Ш. Бодлер
Двойная комната
читать дальшеЭто комната, которая похожа на фантазию, комната действительно нематериальная, где застоявшийся воздух слегка тронут розовым и голубым.
Душа здесь принимает ванны из лени с ароматом сожаления и желания. Это нечто сумеречное, что-то голубоватое и розоватое; мечта о наслаждении во время затмения.
Предметы обстановки тут вытянуты, обессилены, расслаблены. Они кажутся погруженными в мечтания: можно было бы сказать, что они наделены даром вести сомнамбулический образ жизни, как растения и минералы. И даже ткани говорят на безмолвном языке, как цветы, как небеса, как закаты.
Никакой художественной гнусности на стенах. Относительно чистого мечтания, неизученного ощущения, искусство определенное, искусство разумное не что иное как богохульство. Тут, в достаточной ясности и соблазнительном заблуждении гармонии.
Самый изысканный едва уловимый аромат, с которым спутывается легчайшая влажность, плывущая по воздуху, где усыпляющий дух убаюкан горячими объятиями.
Кисея рекой из слез струится у окон и кровати; она как бы проливается снежными каскадами. На той кровати возлежит Богиня, царица фантазий. Но как она здесь оказалась? Кто привел ее? Какая волшебная сила усадила ее на трон фантазии и сладострастия? А разве это важно? Вот она! И я ее узнаю.
Ее глаза, чьё пламя разрывает сумерки, эти хитрые и грозные гляделки, ведь я их узнаю по устрашающей злобе! Они манят, они подчиняют, они глотают взгляд любого простака, какой на них засмотрится. Я часто следил за ними, за этими черными звездами, которые вызывают любопытство и восхищение.
Какому же милостивому дьяволу обязан я мистерией, тишиной, покоем и ароматами? О, блаженство! То, что мы обычно называем жизнью, даже в самые счастливые ее моменты, и рядом не стояло с этой сверх-жизнью, которой я сейчас живу и которую я не спеша смакую минута за минутой, секунда за секундой!
Нет! Нет больше никаких минут, нет больше никаких секунд! Время исчезло; теперь правит Вечность, вечность удовольствий!
Но раздался ужасный, грубый стук в дверь, и, как в кошмарном сне, мне показалось, что я мотыгой получил в живот.
И затем вошел Призрак. Это судья, который явился терзать меня во имя закона; бесчестная сожительница, которая пришла побираться и прибавлять пошлость своего существования к скорби моего; ну, или мальчик-посыльный главного редактора журнала, который требует продолжения рукописи.
Комната-рай, Богиня, царица фантазий, Сильфида, как говорил великий Рене, и все это волшебство испарилось с грубым стуком Призрака.
О Ужас! Я помню! Я помню! Конечно! Эта конура, эта обитель бескрайнего уныния, разумеется, принадлежит мне. Вот нелепая, пыльная мебель с отбитыми углами; нетопленный заплёванный камин: печальные окна, где дождь оставил на стеклах бороздки в пыли; исчёрканные и неоконченные рукописи, альманах, в котором карандашом отмечены роковые даты!
И этот аромат другого мира, от которого я с обостренной чувствительностью пьянел, увы! Заменён на мерзкую вонь табака, смешанную с черт знает какой тошнотворной гнилью. Я здесь теперь дышу прогорклой скорбью.
В этом тесном, полном мерзости мире лишь один предмет мне приятен: пузырёк с опием, мой старый недобрый друг – как и все друзья, увы! Щедрый на ласки и предательства.
А! Да! Время восстановилось в правах: Время вновь село на трон, и с этим безобразным стариком возвратилась вся его бесноватая свита: Воспоминания, Кошмары, Вспышки гнева и Неврозы.
**
Я вас уверяю, что мгновения сейчас важно и торжественно даже выделены, и каждое из них, срываясь с маятника, говорит: «Я – Жизнь, невыносимая, неумолимая Жизнь!»
И лишь одному мгновению из всех человеческой жизни дарована миссия сообщить благую весть, благую весть, которая каждому внушает страх.
Да! Время правит; оно восстановило свою жестокую диктатуру. Оно меня подгоняет, как быка, шипастой плеткой: «Н-ну, давай! Кляча! Работай, раб! Смотри у меня, нелюдь!»