С Днем Святого Валентина

[hana-kimi]

Всякий и каждый знает, что я пережил.
С Праздником тебя, дорогой получатель.

Заявкин текст: Эквиус/Каркат.
Здесь этакое АУ. Каркатишко в ООСе, господин Заххак так же.

Каким боком этот чёрт может быть врачом. Понятно – санитар, санитары здоровые, на шкафы похожи, но врач. Вижу, как стойка для капельницы вылетает в окно: потому что к ней была присобачена часовая бомба, готовая вот-вот взорваться и всех похоронить в пыли? Нет. Потому что выданных на отделение антидепрессантов перестало хватать, а доктор Заххак у нас радеет за душевное спокойствие персонала терапевтического отделения. Лучше бы он их сам все жрал, да только бы капельница людям на головы не пикировала.
И лежать бы должен в неврологии, а лежу в терапевтическом. И вот ко мне никто не заходит, и обслуживают меня не хорошенькие медсестрички в беленьких халатиках, а сам господин завотделением. Это он ставит мне разные укольчики по полтора литра за раз и ведет со мной душеспасительные беседы, от которых хочется вспрыгнуть на кровати и пнуть доктора в лицо. Здравый смысл и голос разума – эти двое ребят удерживают меня от такого поступка, который, вообще говоря, хоть и логичен по своей сути, да и каждый бы на моем месте захотел, а все ж таки из терапевтического переезжать в травму совсем не хочется. Каждое слово заботливый доктор произносит так, будто говорит тебе не «Как сегодня настроение?», а «Таких, как ты, на рынке продавать надо по пятьдесят рублей за штуку».
Одно хорошо – навещает меня господин доктор редко, всего несколько раз в день. А если бы с утра до ночи торчал – так я бы рехнулся и попросил перевода в психиатрию. Какова схема движения пациента по больнице от одного отделения к другому. А ведь сегодня меня выписывают.
Я ненавижу эти красные бумажонки, с которыми медсестрички носятся по холлу. Я вижу это все в окно из палаты в коридор. Я ненавижу эту суету, ненавижу, с каким воодушевлением все скачут по этажу с валентинками и маленькими коробочками с бантиками, ненавижу сердечки, которые повсюду, повсюду, повсюду – приколоты к халатам, в волосах на невидимках, в руках, под ногами, на стойке, на двери в мою палату с обратной стороны. Впрочем, с двери-то я пару штук и содрал. Испытал неясное удовлетворение. А и даже выбросил я их, скомкав, не в мусорную корзину в палате, а коридоре. Потому что они отвратительно красные. Ненавижу красный цвет. Может, в прошлой жизни я жил в Испании быком. Только тогда меня закололи на арене, но вот теперь-то хрен меня заколят, хрен.
- ДА ТЫ ЧЕГО МАТЬ ТВОЮ ТВОРИШЬ! – непроизвольно вырывается у меня, когда мне в предплечье утыкается игла шприца с какой-то дрянью, которая с очень большим усилием входит мне в руку: может, плотность слишком большая, а может и вовсе мне этот сумасшедший вкалывает в руку адамантий, чтобы типа как Росомаха потом был. Не хочу только когти – рога хочу из башки.
- Так и колол бы в череп, - говорю.
- В череп тебе лекарство от слабоумия, а не эндорфины (что в переводе означает «Я тебе сейчас руку сломаю, сиди и утихни»).
- Когда мне уже уйти-то отсюда можно? – прижимаю к коже спиртовую салфетку, которая воняет как тысяча чертей.
- Поваляйся еще. Через полчаса начни собираться, - ответствует доктор, смотря на меня через треснувшие линзы очков.

Вечером, выкладывая из сумки полотенца, всякое мыло и зубную щетку, я вдруг подумал, что, может быть, хоть и морж в короне этот Заххак, а все ж таки грамотный специалист, уважаемый врач. Всякую вошь на такой пост не установят.
Понял, что стою, обняв большое скрученное в рулон полотенце, только когда хлопнула в прихожей дверь.
- Таблетки пил? ( = «Прохлаждаешься, раб?»)
Да лучше б ты сам себя на ночное дежурство оставил.
Он из-за пазухи достает что-то отвратительно красное. Ну знает же ведь, ну ненавижу красный цвет, до трясучки не люблю, а все ж светит передо мной какой-то рубинового колора фигней. И что это. Коробка. Похоже на коробку. Что это он. Подходит. Зачем это? Перед глазами мне покрутить? Позлить, значит? Знает, урод, что я ему ничего, шкафу гранитному, не сделаю.
- Не подходи ко мне, долб- А?
Мне в грудь утыкается эта самая коробка, эта самая, красная, мерзкая, с бантиком. Эквиус обнажает зубы со сколотым углом от верхнего резца – улыбается, а я этого не вижу. В коробочке, которую я уже просто ненавижу, шоколадина в форме сердца. И я на нее пялюсь.

Уф. Хорошо, что не трусы с носками или галстук. Шоколадка. Молочная, фигурная, как я люблю. Извините, сразу отгрызаю от нее кусок и уже только тогда поднимаю глаза на Эквиуса. Он лыбится.
- Ну с праздничком ( = «Надеюсь, рынок рабов еще не закрылся, давай собирайся»).