да, это был я :С

[hana-kimi]

отвратительная дрянь
Гет, ПОВ, НЦ-17, обнасилование, ООС
Что еще.
Энни/Армин

Написато на заявку на снк-кинке

Не могу даже самому себе сказать, почему мне ненавистны даже мысли о сексе. Мне мерзко и гадко, когда ребята начинают говорить об этом перед сном, в темноте после отбоя. Я сразу представляю себе два абсолютно голых тела. Люди без одежды смешны, как-то неуклюжи. Любое несовершенство фигуры – и человек сразу напоминает титана. Те тоже бегают без одежды, у них отвратительные фигуры, жирные животы и свисающая на боках кожа. Отвратительные туши. Это если говорить о несовершенствах «в плюс». Если фигура чрезмерно тощая, то оказывается не менее мерзкой. Торчащие позвонки, выпирающие косточки бедер. Худая задница. Которая, если человек сменит позу, пропадает вовсе.
Половые органы, о которых так много говорят ребята в сумраке, перешептываются и странно хихикают. Все эти их «буфера». Мерзкие отростки плоти, бесполезные, два куска мягкой дряни, мешающей двигаться легко и быстро, ведь они прыгают, доставляют кучу неудобств.
Мне собственное тело омерзительно. Что это за гадость там внизу. Очередной кусок мяса «низачем». О том, что мужчина и женщина, оказываясь в одной постели г о л ы е, совершают какие-то манипуляции со всеми этими отростками, думать просто невозможно. Мне хочется плакать, когда ребята вновь заводят об этом разговор. Я прячусь под одеялом, сую голову под подушку и прижимаю сверху рукой, чтобы ни одного гадкого слова не достигло моих ушей. Изнутри поднимается волна отвращения, и она всегда долго не дает мне уснуть. Зачем разум устроен так, чтобы думать о неприятных вещах вопреки воле индивида.

Ребята говорили как-то, что Энни уже занималась этим. Теперь я не могу даже смотреть на нее без того, чтобы не начать представлять, как в нее суют член. И что ей это приятно было. И что, в конечном итоге, возможно, настолько приятно, что занималась она сексом не раз. Не вяжется вечно безразличное к происходящему вокруг выражение лица с такими вещами.
Я говорил ей о том, что она неплохая. Говорил, что она нравится мне даже как человек. Что есть в ней что-то. Что-то такое. Но теперь я бегу от нее, как только она оказывается рядом. Мне даже рядом стоять невозможно. Неизменно появляются эти туманные картинки. Вот она лежит, ноги раздвинуты и закинуты на плечи мужчины. Была ли она напряжена и сосредоточена, как и всегда? Смотрела ли она томно на этого мужчину? Или прямо и уверенно? Или вовсе прятала глаза за ладонями? Ее тело, подавалось ли навстречу толчкам партнера? Стонала ли она в голос? Может, стеснялась своих стонов? Может, и вовсе молчала, только тяжело и часто дыша?..
Мерзее всего то, что все эти противные мысли через отвращение заставляют меня краснеть, а член против воли встает. И мне обидно, так обидно, что я такое же животное, как и все те, что стремятся поскорее потрахаться с кем-нибудь. Что тело не может реагировать на мысли о сексе иначе как стояком и красными пятнами стыда на щеках.
Я яростно начищаю коробку своего привода до блеска, стиснув зубы и чуть не всхлипывая от ощущения тяжести в своих штанах. Ну почему человек устроен так, почему обязательно животное и подсознательное оказывается сильнее. Мы же не звери, мы же имеем способность контролировать себя и свои желания. Почему эта способность отказывает, когда дело касается инстинкта размножения.
Рядом брякнули чьи-то застежки привода. Два тяжелых блока положили на стол. Ну кого принесло в такой момент, это подло, подло! В отчаянии сдвигаю ноги как можно теснее и оборачиваюсь.
- Привет.
Энни стоит и спокойно-отрешенно смотрит на меня. В ее руках щетка и банка со смазочной пастой, которая воняет как тысяча козлов. Собственно, это бараний жир, так что неудивительно.
Я хотел бы тоже сказать «Привет», но из горла рвется только невнятный всхлип. Чувствую, как горит мое лицо. Хорошо, что я закончил чистку привода. Не оборачиваясь к Энни передом, пытаюсь выскользнуть из мастерской, но Энни ловит меня за рукав форменной куртки. И держит. Я мягко пытаюсь высвободиться, но ничего не выходит, и вот ее лицо совсем рядом. Ее большие голубые, такого холодного цвета глаза.
- Как дела? – спрашивает она.
Ты что, не видишь, что я хочу убежать как можно дальше от тебя, чертова шлюха, отпусти меня сейчас же! Ненавижу, ненавижу тебя, тебя и твоего похотливого дружка, с которым ты трахалась, ненавижу всех вас, чертовы животные, одержимые сексом идиоты!
- Вижу, что плохо, - она все никак меня не отпустит, но теперь она не просто держится за мой рукав, она вцепилась мне в руку мертвой хваткой. Сейчас она пережмет мне все сосуды, и мне эту руку придется ампутировать. Но сказать я ей по-прежнему ничего не могу, я все думаю, думаю о том, какая она без одежды, как отвратительно колышется ее обнаженная и ничем не стесненная грудь от каждого толчка, как напрягаются мышцы ее пресса, как она выгибается.
Она медленно опускает взгляд. Туда, где бьет все постулаты о разумности человека животное начало. Туда, где у меня стоит, а я даже не могу с этим ничего поделать.
Энни вздыхает. Понимающе так вздыхает, мол, ага, так и знала. Ничего ты, ничего ты не знала. Я не такой, как все вы, я выше этого, уж с этим я смогу справиться когда-нибудь, а вы так и будете бегать на поводу у своего либидо. Она хватает меня и за вторую руку, и как бы я ни пытался выдернуться, у меня ничего не получается. Она касается своими губами моих, они у нее сухие и все шелушатся. Она целует меня, а я чувствую, как меня трясет от отвращения.
Ну не надо, не надо, прошу тебя. А она жмется ко мне, и ее колено оказывается у меня между ног. Ее бедро трется о мой член через ткань брюк, упирается снизу в неукротимый пережиток классовой памяти.
В груди у меня собирается комок, который неумолимо подступает к горлу. Это совершенно особый вид рыданий, когда обидно до невыносимости, когда рыдать ни в коем случае нельзя.
Энни тянет меня на пол, а я не хочу, но она сейчас сломает мне обе руки, так что спиной сползаю по ребру столешницы вниз, больно пересчитывая себе позвонки – даже через рубашку и куртку больно. Она усаживается мне на ноги, придавливая их к полу. Я не понимаю, как такая миниатюрная Энни может так больно давить своим весом. Она отпустила мои руки, но я и двинуться с места не могу. Она смотрит мне в глаза неотрывно, я чувствую себя кроликом перед удавом. Да, есть возможность сбежать, но необъяснимый страх сковал тело и остается только мелко трястись и ждать, пока тебя сожрут. Энни сдергивает с моих плеч куртку, расстегивает ремень привода на моей груди, расстегивает пуговицы рубашки одну за другой. Она наверняка делает это очень быстро, но для меня это вечность. Я втягиваю живот, когда она проводит по нему ладонью, стараюсь хоть на миллиметр, но отодвинуться от ее пальцев, которые оглаживают мне обнаженную кожу. Меня так трясет, я вот-вот разрыдаюсь как девчонка, мне плохо, мне мерзко, мне отвратительны все ее действия, остановись, пожалуйста, умоляю, но она не слышит моих тихих причитаний, я зажмуриваюсь, а она уже расправилась с застежками моих брюк и теперь оглаживает мой член. Вот так запросто. Водит большим пальцем по головке, размазывая предательски выступившую смазку, сдвигает кожу рукой. Я закрываю лицо руками и просто валюсь на спину, уже не сдерживая слез. В своей истерике я не замечаю, как Энни на, казалось, одно мгновение встает с моих ног, но тут же ее вес возвращается ко мне на бедра. Она направляет мой член себе в… В это мягкое, скользкое, горячее, отвратительное. Я даже не знаю, хотелось ли мне, чтобы кто-то вошел и прекратил это наказание. Мне бы совсем не было стыдно, что меня застали занимающимся с Энни сексом. Хотя скорее, что Энни застали занимающейся сексом со мной.
Я рыдаю безудержно и искренне отчаянно, всхлипывая и причитая, размазывая по лицу соленую воду, пока Энни ритмично поднимается и опускается у меня на бедрах. Я не знаю, стонет ли она или молчит, закрыла ли глаза от удовольствия или по-прежнему смотрит на меня своими невозможно холодными глазами, закусила ли от наслаждения губу или сжала их в тонкую линию, не знаю, гладит ли она себя. Я не знаю, я не вижу, я не слышу, я…
- А-а-а-а!..
Все, не приходите никто, не спасайте меня, не смотрите на меня, никто. Я вцепляюсь себе в щеки недавно остриженными ногтями, мне больно, кожу саднит, меня колотит, я никчемный, я не смог себя контролировать, мне стыдно, мне мерзко, я кончил впервые в жизни, и я навеки самому себе ненавистен. Будьте вы все прокляты, будь проклята, ты.
Я лежу, крепко зажмурив глаза, и не могу их открыть, не хочу ничего видеть. Энни наклоняется к моему лицу и целует меня в лоб, убирает мои руки, целует в царапины, которые я только что сам себе наделал, влажно чмокает меня в губы.
Уйди сейчас же, уматывай, ненавижу тебя.
И она уходит, забрав свой привод и оставив меня одного валяться на полу в мастерской.