11, утешение, Германия - и от меня Австрия для Alice Alone
читать дальшеКогда в 1918 стало ясно, что войну решили закончить, что ударить и переломить ход военных действий уже не удастся, это тяжело далось всем. Но больше всего, наверное, Германии. Когда он был много моложе, Гилберт если хвалил его, то рассыпался в бурных восклицаниях, ставя всем в пример своего пацана, которого он, Великий, сумел воспитать себе на радость, всем на зависть. Если Гилберт был недоволен, то, конечно же, громко сокрушался о том, какой непутевый пацан ему достался. Но в этот раз Гилберт не сказал ничего – ни плохого, ни хорошего. И будто перестал замечать младшего, который – да, – облажался по полной программе, все просрал, о чем Людвиг и сам прекрасно знал. Лучше бы старший брат его измудохал до полусмерти, лучше бы орал и оскорблял самыми последними словами, но тяжелое разочарование Пруссии давило тяжелее всех ругательств и пинков.
В детстве, когда его ругали, Людвиг, честно выслушав все и вытерпев трепку за уши, бежал к Австрии, который всегда вставал на сторону мальчика – не без нравоучительных нудений разумеется, но неизменно утешал и успокаивал, призывал не терять духа и давал советы о том, как подмазаться к взрывному, но отходчивому Гилберту.
Теперь Людвиг был уже совсем взрослым, смешно было бы отправиться в западное крыло дома, в апартаменты Родериха, где у того всегда находилась какая-нибудь сладость и пара советов. В этот раз Родерих пришел сам.
- Ты, разумеется, понимаешь, что серьезно провинился, - начал он, усаживаясь в кресло в небольшом кабинете, выделенном совсем недавно Германии. Тон его был, как обычно, менторским, как у учительницы младших классов, когда ребятишек приучают к строгости и дисциплине. Хоть и говорил Родерих теперь много тише, чем раньше.
Австрия схватился за подлокотник неподалеку стоящего кресла и подтащил его к своему.
- Сядь сюда, Людвиг.
- Родерих, спасибо, но ситуация немного не та, что в детстве.
- Сядь сюда, Германия.
Людвиг, конечно же, понимал, что теперь он большой дядька, а не щуплый белобрысый мальчонка, и что слушаться безоговорочного тона ослабевшего теперь Австрии совсем не обязан, но так гадко ему было на душе – за засаду, в которую посадил всю семью, но еще хуже из-за холодного презрения брата – что он подошел, сел в предложенное старенькое кресло и уткнулся лбом в плечо Родериха, который приобнял своего, будем считать, племянника.
Родерих не дал ни одного совета, потому как сам не знал, что делать, не утешил ни единым словом, потому как нет никакого утешения в их положении, но в своем нагрудном кармане Людвиг обнаружил потом неровный квадрат старой твердой как камень шоколадки без обертки.