это закончилось, и вот, и вот

[hana-kimi]

Название: Напарник её мужа
Автор:
Бета:  Glololo,  Kyanite (спасибо еще раз)
Размер: мини, 1143 слова
Пейринги: Пруссия/Венгрия, фоном Австрия/ Венгрия
Категория: гет
Жанр: PWP, ретеллинг
Рейтинг: R
Краткое содержание: ретеллинг сцены между Маргарет Харт и Растином Коулом в 6-м эпизоде сериала «Настоящий детектив»


В крошечной квартире-студии на окраине Зальцбурга никогда не горел большой свет, сегодняшний вечер исключением не был — хватало света карманного фонарика, луч которого Гилберт направлял на стены, все увешанные досками из пробковой трухи. На этих досках — фотографии, картинки, рисунки, планы местности. На столе в самой середине комнаты стояли огромные развесистые оленьи рога, рядом — пирамидка, связанная из тонких хрупких веточек-прутиков. На краю — тёмные очки с диоптриями. Зрение из-за альбинизма оставляло желать лучшего и тем самым обеспечивало большими проблемами. Всегда днём он надевал эти очки, а к концу дня от света даже и за тёмными линзами глаза болели нестерпимо. Сейчас защита ему была вовсе ни к чему, так что ни рога, ни пирамидка не имели чётких очертаний, как не имели их все предметы вокруг. Гилберт сидел на стуле с бутылкой мерзкого бурбона в руках, а луч фонарика шарил по стенам бесцельно и бессмысленно. Впрочем, и видеть ничего ему сейчас не требовалось. Всё, что нужно было, все факты, картинки и образы кружились у него перед внутренним взором, даже если он сидел, прикрыв уставшие полуслепые глаза, и даже капли не могли унять жжения и зуда под веками.

К этим мучениям добавлялась ещё дикая чесотка в мозгу от бурбона, а ещё от того, что, перебирая бесконечно факты, Гилберт никак не мог уцепиться хоть за один из них. Ни одного хвоста, который позволил бы выйти хотя бы на громилу со шрамами на морде. Лучше бы он остался в своей чёртовой Баварии и тусовался с наркоманами. Даже при том, что держали его в отделе за тощую собаку, которую всегда можно пнуть, движуха Байльшмидту была больше по душе. Беспрерывное прокручивание всего имевшегося в деле материала выматывало, бурбон не позволял развернуть замылившееся остандартившееся мышление новой стороной, и мысли вертелись и вертелись, и вертелись вокруг одного и того же, не в силах вывернуться как-нибудь иначе, приткнуть внимание в какой-нибудь факт, что дал бы новостей.

Гилберт размахивал бутылкой в такт своим мыслям — кругами, кругами, кругами, — светил фонариком в горлышко, но и там ничего не находилось, да с таким зрением он там всё равно бы ничего и не увидел, кроме чёрной жидкости. Из приёмника с шуршанием выливались бодрые голоса военного хора.

В дверь постучали, и притом довольно настойчиво. Гилберт встал, поставил бутылку на стол и, скользя пальцами по краю столешницы, наощупь подошёл к двери, отпер её, попутно щёлкнув выключателем подсветки над барной стойкой, заменяющей кухонный стол. За дверью стояло расплывающееся, тёплых хороших цветов пятно, которое голосом Эржебет попросило разрешения войти.

Это сложная история. Гилберт впоследствии не раз переигрывал всё произошедшее следом и искал пути, по которым можно было пойти, чтобы избежать всей дряни, случившейся дальше.

С другой стороны, история очень простая. Слишком простая — до того, что Гилберт не раз удивлялся, как удалось клюнуть.

Эржебет пришла к нему, как он, надев очки, увидел, в красивом платье. Белая кокетка и зелёная юбка чуть выше колена. Кокетка по вороту расшита мелкими цветочками, Лизхен нравились такие лёгкие узорчики и глубокие насыщенные цвета навроде цвета её зелёной юбки.

— Чего тебе?

Эржебет поставила на барную стойку бутылку — вина, судя по её высоте и слишком вытянутой форме. Женщина немного постояла молча, а затем на Гилберта полился целый поток обид, обвинений, сожалений. Не в его, Байльшмидта, адрес, конечно, а в адрес его напарника, её мужа. Который был аморфным, неинтересующимся, нечувствующим, пресным, равнодушным, холодным. Странно, что она вообще вышла замуж за Родериха, за этого вшивого интеллигента, который, казалось, не интересовался ничем, кроме музыки и чтения. Гилберт пару раз был приглашён к ним в гости на ужин, и заставал оба раза Родериха за роялем на верхнем этаже их дома. Играл он здорово, но уныло. Неудивительно, что такая живая женщина, как Эржебет, взвыла от тоски. За время беседы с ней, совсем недолгое, он понял, что это она должна была служить детективом полиции (а лучше, в группе захвата), а не её тормознутый зануда-муженёк. Впрочем, это было не его дело: пока Родерих спокойно выполняет свою работу (ту, которую ему оставлял Байльшмидт), ему было абсолютно плевать. Сам он в семье не нуждался, как и ни одна здравомыслящая женщина не захотела бы иметь у себя под боком такого слишком прямолинейного и грубого мужчину, как Гилберт.

Отчего-то с каждым словом, с каждой сказанной фразой Эржебет оказывалась всё ближе и ближе к хозяину квартиры, которому, по сути, было абсолютно плевать на напарника, ведь тот только и годился для перепечатывания рапортов с допросов и выездов на места. Он в какой-то момент почувствовал пальцы женщины на своей голой груди, а её голос — прямо у себя в голове. Она втирала какую-то чушь про честность и человеческую честь, про чужого мужика, с которым она едва не переспала, пыталась толкнуть что-то философское по типу его собственных, Гилбертовых, суждений — слабую попытку подражания он, конечно, уловил, а вот общего смысла так и не догнал, но зато голос становился ниже и тише и раскатывался горячей коньячной карамелью в мозгах. Он склонил голову к ней, по-прежнему глядя на её круглоносые туфли, без всякого смысла: все равно ничего не рассмотреть как следует; он просто знал, что она наверняка снова в таких круглоносых лаковых лодочках, а очки с его глаз куда-то пропали. Появился запах её волос — шампуня и лака, пряди скользнули по его плечам, губы Эржебет касались его шеи. Он прошёлся ладонями по её спине вниз, плавно, ощутил под пальцами её мягкие упругие ягодицы, сжал их, забравшись руками под подол платья. Эржебет впилась в его губы поцелуем, а Гилберт совсем потерял голову: шорох ткани, звяканье пряжки его ремня, её сбивчивое дыхание повсюду на его лице, стук стакана, упавшего на столешнице стойки, влажные звуки беспорядочных торопливых поцелуев, мелкий цокоток каблуков по полу, вновь перестук кухонной утвари, когда она навалилась грудью на барную стойку. Гилберт лишь приспустил брюки с бёдер и, приставив головку члена к её влажному входу, резко в неё въехал, так что она взвизгнула и мгновенно прогнулась, подаваясь навстречу толчкам резким и рваным. Гилберт крепко обхватил её руками, грубо сжимая груди, он шумно сопел, закрыв глаза, и порыкивал, вцепившись в её плечо зубами. Она скулила, отчаянно подмахивая ему, как обычная течная сука.

Он кончил, замерев и прижав её к себе так, что она только и могла, что всхлипывать. Разжал зубы на её плече, отстранился, отошёл на пару шагов, не утруждая себя возвращением на место белья и брюк, и смотрел на неё, на сжавшуюся в глупый жалкий комок, натягивающую обратно эти свои маленькие чёрные трусики, до того болтавшиеся у неё на щиколотках. В голове прояснялось с неприятным скрипом пола под его ногами.

— Так ты нахрена приперлась?

— Он отреагирует хотя бы на это, Гилберт, как ты думаешь? — тихо отозвалась она вопросом на вопрос.

— Ты какого чёрта вообще тут забыла, корова? — свирепел Байльшмидт, натянув всё же брюки на бёдра.

— Уж теперь-то он не отмахнётся, Гилберт. Он отреагирует, я…

— Пошла отсюда.

— Прости меня, мне жаль, но я так больше не могу, с ним, с таким, не могу, Гилберт…

— Пошла к чёртовой матери! — заорал он.

Бело-зелёное пятно прошло к двери и не спеша удалилось по коридору, а затем по лестнице решительно застучали каблуки. Гилберт хотел и дверью шваркнуть на весь этот несчастный дешёвый кондоминиум, но вместо этого аккуратно её прикрыл, наощупь выключил свет над стойкой.