19.12.2015 в 23:47
Пишет KakuHi-team:Какудзу х Хидан, Тема 7: день Х; Авторский текст
Название: В далекой-далекой…
Автор: KakuHi-team
Бета: KakuHi-team
Размер: 1237 слов
Пейринг: Какудзу/Хидан
Категория: слэш
Жанр: AU, фантастика, PWP, non-con
Рейтинг: R
Краткое содержание: «Луна» — тюрьма, затерянная где-то в космосе. В ней над заключенными, осужденными за особенно тяжкие преступления, с их письменного согласия проводятся эксперименты для нужд армии.
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежат М. Кишимото.
Для голосования: #. Команда Какудзу x Хидан, работа «В далекой-далекой…»
Хидан был самым первым Образцом. Интересным во всех отношениях, оригинальным. Он был воплощением всего творческого гения доктора, в него тот вложил душу. Еще бы — бессмертие и невероятно зрелищная техника убийства. Верх генетической мысли, абсолютный прорыв в изучении возможностей головного мозга человека. Хидан не жалел, что вместо обычной тюряги где-то на задворках Галактики попал в эту «Луну», где ему обещали дать все, о чем ему мечталось в обмен на письменное разрешение предоставить полный доступ к своему телу для экспериментов и модификаций. Возможность летального исхода была прописана в договоре одним из первых пунктов. А о чем мечталось Хидану? Об убийствах. Кровавых, упоительных, чтобы одно за другим…
Очнувшись после финальной операции, он почувствовал себя богом. Вот только был один недочет.
Какузу был Образцом попроще. Он был смертен, вот только убить его было невозможно. Полностью отказоустойчивая система с пятью генераторами биоэнергии не позволяли ему умереть. Проект армейский, коммерческий, не для души, если можно так сказать. Но каких красавцев наштамповали, конечно, - глаз радуется. Ну а прототип, то есть Какузу, был страшон как звездная катастрофа — весь в жутких шрамах, спина и вовсе поле боя. Отчего он выбрал «Луну» — вещь очевидная. Сидеть ему отведено было долго, очень долго, так что он просто понадеялся, что на этой скотобойне он в процессе экспериментов просто сдохнет. В каком-то смысле ему и не повезло — весь срок ему придется отбыть полностью. Все шестьсот лет до единого. Еще и на свободе погулять сможет.
На Арене эти двое сходились всего раз. Выведя из строя три из пяти генераторов, Хидан упал в обморок, после того как из трех широких разрезов выскользнули на пол его внутренности. Какузу в это время уже бросил попытки ввернуть в суставы свои ноги и просто лежал в луже чужой крови, самому себе рассказывая историю, как он в очередной раз не умер. Гости Арены потребовали впоследствии ни при каких обстоятельствах не сводить этих двух Образцов вместе, ибо ставки горят у обеих заинтересованных сторон.
С шорохом сдвинулась прозрачная дверь камеры, бряцнула броня тюремщиков. Два тяжелых шага внутрь. Несмотря на мягкую обувь, в какой ходят Образцы, шаги все равно были слышны. Закрылась дверь, тихо пискнул индикатор блокировки. Тишина.
Хидану еще никогда не доводилось делить с кем-то камеру, это было бы попросту глупо. Образцы с разными параметрами в одной камере не размещаются, так предписывала политика «Луны». Вошедший еще даже ничего не сказал, никак не двинулся и не дал понять, что он все еще здесь. Только подсвистывание воздуха в чужих легких, которое вмешивалось в тяжелый ритм биения сердца Хидана. Сердце бухало, пульсировало как нутро ионного двигателя, с усилием разгоняя кровь по организму, еще не оправившемуся от очередной смерти на Арене. И Хидан знал, кого к нему привели. И жаль, до чего же жаль было, что так долго не отпускал побочный эффект. Его ломало со страшной силой, каждую косточку выворачивало наизнанку из сустава, каждая клетка его тела ныла противной болью, отдаваясь заунывным фоном в ушах как несбывшаяся мечта об очередной победе. Он чувствовал каждый свой орган, каждую мышцу, каждый слой кожи. Сколько же у него, оказывается, всего внутри. Больше всего зудело и огнем горело брюхо, где едва-едва затянулись страшные красные рты, еще совсем недавно раззявленные и истекающие кровью. До самого позвоночника болело. На этом месте сейчас белели толстые полосы шрамов — они исчезнут уже через пару часов, станут новенькой кожей, ни за что не заметишь.
Хидана скрутило очередной волной боли, и дыхание спазматически вырывалось из раскрытых губ рывками.
— Ты мне три сердца вынул, — вдруг услышал он прямо над собой глубокий голос. Слегка повернув голову и скосив глаза в сторону, он наткнулся на взгляд тусклых зеленых глаз, на страшную разрезанную рожу.
— Заебись, — прошелестел он в ответ. — А всего у тебя их сколько было?
— Пять. Ты мне ноги выдернул еще.
— Заеби-и-ись, — протянул Хидан снова, вымученно улыбаясь и рвано выдыхая: посмеялся, получается.
— Раз я здесь, мы, кажется, не сможем друг друга убить, — сказал Какузу, изучая внимательно полуобнаженное мертвенно бледное тело перед собой. — Ты слабак. Не смог еще дважды себя пырнуть. Ты…
— Слушай, попустись на пару часиков, и тогда я пырну и себя, и тебя, и ноги тебе еще разок выдерну. Отвали от меня пока, да? Больно мне пиздецки просто, — перебил Хидан, сводя брови в страдальческой гримасе, но тут шелест тюремной робы сказал о том, что новый потрясающе тактичный сосед усаживается на корточки перед койкой.
— Я на тебя надеялся, а ты меня подвел, Первый. Сильнее тебя никого нет. Не хочу сидеть 600 лет. 586 лет осталось.
— Да не бзди, они еще кого-нибудь изобретут, и сдохнешь спокойно. А чего, кстати, полегче без трех штуковин? 586 лет, пиздец. Мне было бы заебически. Только, вообще-то, ни хрена тебя отсюда не выпустят. Не-а, вообще без вариантов, — Хидан улыбается довольно, мечтательно, предвкушая долгие и долгие годы непонятно чего. Нескучно, наконец-то. Рядом. Охуительно. Он еле слышно хмыкает и тут же вскидывается от резкой боли в брюхе, в шрамах, которые затягиваются, в которых клетки работают как проклятые, чтобы восстановить ткани. Эти полосы с силой трет пальцами Какузу, с остервенением щиплет, вдавливает, как будто пытается снова разорвать. «Линия отрыва», как на упаковке с хлебом в столовке. Это было больно, очень больно.
«Мне ж больно, дебил ты!» — хотел заорать Хидан, но рот ему закрыла широкая ладонь, сдавливая щеки и почти перекрывая нос, так что ему оставалось только шумно сопеть, раздувая ноздри, и встревоженно смотреть, как Какузу перебирался на койку и устраивался у Хидана между ног, с хрустом раздергивал липучки на белых брюках робы, стаскивал их к бедрам.
Хидан всхлипнул, когда смоченная лишь одним плевком головка члена Какузу начала раздвигать тугое кольцо мышц. Так-то вообще и там очень больно было, но как-то не так. Не режуще, не разрывающее. Ноет только, как… Нетренированное тело толкают за грань возможного без подготовки. Как будто бежишь, бежишь, бежишь и думаешь, что больше не можешь, но продолжаешь двигаться вперед, потому что иначе смерть. И Хидан поддается, ему почему-то так не противно. Даже со всякой дрянью на Арене он чувствовал хоть какой-то прилив адреналина, потому что видел их впервые, не знал, что может произойти, а ну вдруг что-то пойдет не так. С этим же типом все было неуловимо иначе. Он знал его часа три от силы, но каких три часа. Упоительных. Жизнь перевернулась с ног на голову. Он думал, у него смысл этой самой жизни появился вместе с бессмертием, но как он ошибался.
«Мне больно!» — взвыл все-таки Хидан надрывно в жесткую ладонь, хотя получилось больше «Мне! Боль! Но!» — быстрые мощные толчки не давали произнести эти важные слова вместе одной фразой.
Эти слова — как большое откровение, признание, за которое Хидану, впрочем, не было стыдно. Он не может умереть, но боль всегда с ним, каждый раз. Убивая противника, он убивает себя. Убивая себя, он по-прежнему на что-то надеется.
Какузу его успокаивать не станет. Хидану захотелось свернуться калачом на смятой изъерзанной простыне, придерживая себя за живот, будто не давая кишкам вываливаться из все еще очень живо ощущающихсяся ран. Какузу с него снял одну из штанин, не заботясь о том, чтобы, может быть, сначала сбросить с этой ноги белый тапок, раскрыл еще больше, раздвинул ноги шире, не дал защититься, двигался сильно. И смотрел пристально, спокойно, изучающе и как будто с интересом на кривящееся чрезмерно бледное лицо противника. Даже не запыхался. Ублюдок.
Хотя противниками они уже больше никогда не будут. Хидана колотило крупной дрожью.
Наконец Какузу как попало вышел, даже зная, что тот не кончил. Хидан медленно сдвинул ноги, завалился на бок, медленно додрочил себе сам, с сиплым стоном довел себя до оргазма и подтянул колени к груди, позволяя себе выглядеть жалким. Насквозь больным и жалким.
— Полюбуйся на себя, — низко прогудел Какузу, нависая над прерывисто дышащим Хиданом.
— Я красавчик, — слабо смеется тот. — А ты пидорас.
И смеется опять.
URL записи