HAAALLEEEELUUU JAAAH
Попытка Англии начать писать мемуары. Неудача.
читать дальшеАнглия положил перед собой стопку белых листов. И ручку. Ручка лежала справа от стопки, он пристально на нее смотрел, будто бы хотел загипнотизировать «Пиши то, что у меня в голове, но то, что я сам не могу оформить».
Но ручка не слушалась. Глупый кусок пластика (о нет, не подумайте – ручка дорогая, из перерабатываемого пластика, того самого нового волшебного пластика, символа экологической войны против помоек).
Проблема была в том, что куда в мемуары великих людей ни ткни – везде будет ёмкий эпиграф. Такой… Может быть, не сильно подходящий к воспоминаниям, но о-очень ёмкий эпиграф – пара строк с невероятно глубоким смыслом. Чем непонятнее, тем лучше. Пусть все думают, что ты всю жизнь потратил на свои думы. Эпиграф должен соответствовать самооценке автора.
Ладно, можно эпиграф подобрать потом. В конце концов, в голову лезет только «Пушкин сидит у себя и думает: «Я гений, и ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему небесное, гений. Когда же это кончится?»» Хармса.
Артур усмехнулся и решительно взял ручку. Решительно так, резким движением, и уже приложил ее кончик к листу (с таким лицом, будто он голову чью-то пытается стереть о рельсы, когда поезд на полном ходу), как вдруг понял, что не знает, с чего начать.
Что первое и главное? Берега Рейна? Ну, тогда он и сам собой-то не был. Это не то.
Холмы и скалы Бретани? Нет.
Нападение! Конечно же! Он, маленький мальчик, именно тогда познал жизнь! Сколько ему пришлось пережить! Сколько он видел! Трясся в пещерах в горах, прячась от незваных гостей, грыз горькие корни, однажды таки вышел на лагерь завоевателей и, изможденный попросил хлеба? Если бы Артур имел целью разжалобить читателя – сколько угодно. Но ведь он не за этим всё это затеял.
Все началось с ублюдка Франции.
Знаете вы, в чем проблема каждого? Мы не в силах признать, что именно тот козел, которого ты ненавидел всю жизнь – и есть твоя жизнь. Как это ни прискорбно, именно Франция был тем, что характеризует Артура со всех сторон.
О чем написать. Франсис был мелким, надоедливым, противным, грубым, нескромным, в общем – отвратительным малым. Когда откинулся Галлия, он вдруг остался каким-то одиноким у себя на краю континента. О, нет, был еще дедушка Рим. И вот когда дедушка Рим приезжал к нему в гости, он начинал задираться. И такой-то он молодец, и так-то он всем надерет зад (читай: сбегаю пожалуюсь деду, он вам всем, козлам, отомстит). Очень интересно было наблюдать за ним с островов. Хоть и завидно ужасно.
У Англии не было родственников. Не было большого дедушки, который бы пришел и научил читать и писать, притащил бы кучу всего интересного, рассказал сказку о каком-нибудь герое, да потом еще и на плечах бы покатал. В такие моменты Артуру становилось совсем говняво.
И Англия написал: «Я всегда ненавидел Францию. Он всегда надо мной издевался. Много выделывался. Я всегда его ненавидел»
«Я тебя слепила из того-о, что было. А потом что было, то и по-олюби-ила-а…»
Нельзя, безусловно, нельзя отрицать факт колоссальных инвестиций Франсиса в своего западного соседа. Просто нельзя ли было об этом не кричать на всех углах, не хвастаться своим друзьям-снобам типа Испании и Пруссии (особенно Испании – этот выродок еще поплатится за свои финты на Атлантике)?
А крепко он ему вмазал в Столетней войне!!! На тебе за издевательства! На тебе за гребаную трусость с норманнами (хотя это и не трусость была, а очень неплохая сделка. Засранец, он и здесь обошел!) И… И вообще – получай, наглорожий. Музыка не считается, красивые мужики и тетки при английском дворе тоже не считаются.
Артур услышал какой-то шум внизу. Отложил ручку и рванул из кабинета.
- Я открыл своим ключом! – радостно объявил Франсис и поставил пакеты с какой-то едой на стол кухни.
Уж больно он деловой.
- Отс… отстань от меня, куда лезешь?! – закряхтел Артур, когда Франция двоекратно облобызал его в щеки. Нескромный! Абсолютно нескромный обычай, достойный обсуждения на каком-нибудь очередном собрании ЕС. Убрать все чертовы лобызания! И другие… Другие эти латинонаследные штучки!
Франция стал вытаскивать из пакетов продукты. Овощи, бутылка вина, шоколадная паста, багет.
- Руки помой, - буркнул Англия, прежде чем плюхнуться на диван, недовольно скрестив руки на груди.
- Я встал в очередь в супермаркете, а передо мной была какая-то пожилая мадам. Я уважаю старость, но не тогда, когда старость не уважает меня! В общем, они с кассиршей стали чесать языками. И про природу, и про погоду, и про внуков, про пряжу… - тарахтел француз, закатывая рукава рубашки и включая кран. – Про какую-то еще ерунду, про соседку, про соседа, про любовника младшей дочери комиссара местного полиции… Когда она, наконец, собралась и ушла, я тоже попытался завести непринужденный разговор с кассиршей, но знаешь, что она мне сказала?! «Не задерживайте очередь, месье!» Вот жаба, да простят меня небеса. Я к женщинам отношусь очень и очень нежно, но это особый случай. Это – не женщина, это то, что разрушает веру в человечество. Почему такая дискриминация?! Почему она со мной не захотела поболтать тоже? Может быть, у них с той старушкой особый… Особое знакомство? Я не могу постигнуть. В следующий раз попробую снова завести разговор, я не могу это оставить просто так.
Артур прикрыл глаза.
Он понял, что все его первые десять страниц мемуаров не мемуары вовсе, а какой-то рассказ «Франсис Бонфуа. Мой многовековой кошмар» Артур почувствовал себя журналистом.
Это уже что-то типа привычки – говорить гадости, отталкивать и поносить Францию. Хмуриться, ворчать, спорить, драться. Правда привычка.
Что сейчас нужно сделать? Правильно, пойти и раскритиковать меню. Нужно непременно сказать «Ты что – идиот?! У меня аллергия на эти твои чертовы помидоры! Да они на траву больше похожи по вкусу, чем на помидоры!!» или, к примеру…
- Нарежь, пожалуйста, петрушку и укроп. Давай, милый, я в тебя верю, - это рушит все планы. Это было сказано мягко, почти нежно, с невероятным дружелюбием. Он смотрел Артуру прямо в глаза и протягивал пучок зелени и нож (рукояткой вперед).
Что за жизнь. Что за череда неудач. Англия также подворачивает рукава рубашки и встает к кухонному столу. С хрустом зелень превращается в душистую горку приправы к супу.
Почему вдруг стало так стыдно за свои псевдомемуары? Пойти да зачеркнуть.
«Я всегда ненавидел Францию. Это неправда, конечно же, и очень неприятно самому себе в этом признаваться. А он так и вовсе никогда об этом не узнает. Ночью попробую удавить его подушкой»
"Бывают секунды, которые дольше других"* - будет у его книги такой эпиграф.
К чему, почему, ни пришей, ни пристегни. Как у всех - условие выполнено. Странный эпиграф помогает подняться на один уровень с великими.
**Тоже Бегбедерово. Из Windows on the World
читать дальшеАнглия положил перед собой стопку белых листов. И ручку. Ручка лежала справа от стопки, он пристально на нее смотрел, будто бы хотел загипнотизировать «Пиши то, что у меня в голове, но то, что я сам не могу оформить».
Но ручка не слушалась. Глупый кусок пластика (о нет, не подумайте – ручка дорогая, из перерабатываемого пластика, того самого нового волшебного пластика, символа экологической войны против помоек).
Проблема была в том, что куда в мемуары великих людей ни ткни – везде будет ёмкий эпиграф. Такой… Может быть, не сильно подходящий к воспоминаниям, но о-очень ёмкий эпиграф – пара строк с невероятно глубоким смыслом. Чем непонятнее, тем лучше. Пусть все думают, что ты всю жизнь потратил на свои думы. Эпиграф должен соответствовать самооценке автора.
Ладно, можно эпиграф подобрать потом. В конце концов, в голову лезет только «Пушкин сидит у себя и думает: «Я гений, и ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему небесное, гений. Когда же это кончится?»» Хармса.
Артур усмехнулся и решительно взял ручку. Решительно так, резким движением, и уже приложил ее кончик к листу (с таким лицом, будто он голову чью-то пытается стереть о рельсы, когда поезд на полном ходу), как вдруг понял, что не знает, с чего начать.
Что первое и главное? Берега Рейна? Ну, тогда он и сам собой-то не был. Это не то.
Холмы и скалы Бретани? Нет.
Нападение! Конечно же! Он, маленький мальчик, именно тогда познал жизнь! Сколько ему пришлось пережить! Сколько он видел! Трясся в пещерах в горах, прячась от незваных гостей, грыз горькие корни, однажды таки вышел на лагерь завоевателей и, изможденный попросил хлеба? Если бы Артур имел целью разжалобить читателя – сколько угодно. Но ведь он не за этим всё это затеял.
Все началось с ублюдка Франции.
Знаете вы, в чем проблема каждого? Мы не в силах признать, что именно тот козел, которого ты ненавидел всю жизнь – и есть твоя жизнь. Как это ни прискорбно, именно Франция был тем, что характеризует Артура со всех сторон.
О чем написать. Франсис был мелким, надоедливым, противным, грубым, нескромным, в общем – отвратительным малым. Когда откинулся Галлия, он вдруг остался каким-то одиноким у себя на краю континента. О, нет, был еще дедушка Рим. И вот когда дедушка Рим приезжал к нему в гости, он начинал задираться. И такой-то он молодец, и так-то он всем надерет зад (читай: сбегаю пожалуюсь деду, он вам всем, козлам, отомстит). Очень интересно было наблюдать за ним с островов. Хоть и завидно ужасно.
У Англии не было родственников. Не было большого дедушки, который бы пришел и научил читать и писать, притащил бы кучу всего интересного, рассказал сказку о каком-нибудь герое, да потом еще и на плечах бы покатал. В такие моменты Артуру становилось совсем говняво.
И Англия написал: «Я всегда ненавидел Францию. Он всегда надо мной издевался. Много выделывался. Я всегда его ненавидел»
«Я тебя слепила из того-о, что было. А потом что было, то и по-олюби-ила-а…»
Нельзя, безусловно, нельзя отрицать факт колоссальных инвестиций Франсиса в своего западного соседа. Просто нельзя ли было об этом не кричать на всех углах, не хвастаться своим друзьям-снобам типа Испании и Пруссии (особенно Испании – этот выродок еще поплатится за свои финты на Атлантике)?
А крепко он ему вмазал в Столетней войне!!! На тебе за издевательства! На тебе за гребаную трусость с норманнами (хотя это и не трусость была, а очень неплохая сделка. Засранец, он и здесь обошел!) И… И вообще – получай, наглорожий. Музыка не считается, красивые мужики и тетки при английском дворе тоже не считаются.
Артур услышал какой-то шум внизу. Отложил ручку и рванул из кабинета.
- Я открыл своим ключом! – радостно объявил Франсис и поставил пакеты с какой-то едой на стол кухни.
Уж больно он деловой.
- Отс… отстань от меня, куда лезешь?! – закряхтел Артур, когда Франция двоекратно облобызал его в щеки. Нескромный! Абсолютно нескромный обычай, достойный обсуждения на каком-нибудь очередном собрании ЕС. Убрать все чертовы лобызания! И другие… Другие эти латинонаследные штучки!
Франция стал вытаскивать из пакетов продукты. Овощи, бутылка вина, шоколадная паста, багет.
- Руки помой, - буркнул Англия, прежде чем плюхнуться на диван, недовольно скрестив руки на груди.
- Я встал в очередь в супермаркете, а передо мной была какая-то пожилая мадам. Я уважаю старость, но не тогда, когда старость не уважает меня! В общем, они с кассиршей стали чесать языками. И про природу, и про погоду, и про внуков, про пряжу… - тарахтел француз, закатывая рукава рубашки и включая кран. – Про какую-то еще ерунду, про соседку, про соседа, про любовника младшей дочери комиссара местного полиции… Когда она, наконец, собралась и ушла, я тоже попытался завести непринужденный разговор с кассиршей, но знаешь, что она мне сказала?! «Не задерживайте очередь, месье!» Вот жаба, да простят меня небеса. Я к женщинам отношусь очень и очень нежно, но это особый случай. Это – не женщина, это то, что разрушает веру в человечество. Почему такая дискриминация?! Почему она со мной не захотела поболтать тоже? Может быть, у них с той старушкой особый… Особое знакомство? Я не могу постигнуть. В следующий раз попробую снова завести разговор, я не могу это оставить просто так.
Артур прикрыл глаза.
Он понял, что все его первые десять страниц мемуаров не мемуары вовсе, а какой-то рассказ «Франсис Бонфуа. Мой многовековой кошмар» Артур почувствовал себя журналистом.
Это уже что-то типа привычки – говорить гадости, отталкивать и поносить Францию. Хмуриться, ворчать, спорить, драться. Правда привычка.
Что сейчас нужно сделать? Правильно, пойти и раскритиковать меню. Нужно непременно сказать «Ты что – идиот?! У меня аллергия на эти твои чертовы помидоры! Да они на траву больше похожи по вкусу, чем на помидоры!!» или, к примеру…
- Нарежь, пожалуйста, петрушку и укроп. Давай, милый, я в тебя верю, - это рушит все планы. Это было сказано мягко, почти нежно, с невероятным дружелюбием. Он смотрел Артуру прямо в глаза и протягивал пучок зелени и нож (рукояткой вперед).
Что за жизнь. Что за череда неудач. Англия также подворачивает рукава рубашки и встает к кухонному столу. С хрустом зелень превращается в душистую горку приправы к супу.
Почему вдруг стало так стыдно за свои псевдомемуары? Пойти да зачеркнуть.
«Я всегда ненавидел Францию. Это неправда, конечно же, и очень неприятно самому себе в этом признаваться. А он так и вовсе никогда об этом не узнает. Ночью попробую удавить его подушкой»
"Бывают секунды, которые дольше других"* - будет у его книги такой эпиграф.
К чему, почему, ни пришей, ни пристегни. Как у всех - условие выполнено. Странный эпиграф помогает подняться на один уровень с великими.
**Тоже Бегбедерово. Из Windows on the World
@темы: Франсис, Фанфикшн Хеталия, ОТП
-
-
25.01.2011 в 12:14-
-
25.01.2011 в 12:21-
-
29.01.2011 в 01:36