HAAALLEEEELUUU JAAAH
Я носил это на ВТФ битву, но там меня попросили что-то поправить неформатность, а я впал в страдания и не стал править, и ничего не вышло.
Мы с Петрой
G, POV, ангст
Стилизация фрагмента произведения Ирвина Уэлша «Дерьмо»
От лица того, кто внутри Петры
читать дальшеЕшь, Петра, ешь, потому что если ешь ты, то ем и я. И я расту внутри тебя, и мне тепло и хорошо. Мне темно, но это ничего. Мне нескучно, я слышу все, что ты говоришь. Все, что тебе говорят.
Ешь, Петра, пей, Петра, нужно есть. Не хочешь ведь, чтобы я умер? Не хочешь? Хочешь?! Нет, не пойдет. Ты уже знаешь, что ты не одна? Знай, теперь ты не одна. Говори теперь не «Я, Петра Рал», а «Мы: Петра Рал и кое-кто внутри меня». Не делай вид, что не замечаешь меня.
Ешь, Петра, и постарайся не выпустить все съеденное обратно. Я чувствую, как по утрам тебя трясет, чувствую, как сжимается твой желудок в спазмах. Мне неудобно, Петра, ты в курсе? Мне неудобно, иногда даже больно. Но внутри тебя так уютно, что я не могу попрекать тебя. Я только хочу, чтобы ты ела достаточно. Для тебя и для меня теперь тоже, потому что я могу умереть.
Я чувствую твое волнение, Петра. Я чувствую твой страх, чувствую разочарование, чувствую все то, что чувствуешь ты. И слезы твои чувствую. Знаю, что ты ночами плачешь, знаю, потому что ты тогда вся сжимаешься, а я изнутри чувствую, мне же неудобно, Петра, подумай обо мне хоть немного.
Кто это? Кто это пришел? Слышал его голос раньше. Это он? Тот самый? Я должен его полюбить? Тебе ведь он нравится, да? У меня такое хорошее настроение, почему-то, когда ты с ним разговариваешь. Видимо, ты так рада, что достается немного радости и мне. Ну, что он говорит? Ничего не понимаю. Говори громче. День сейчас или ночь? День или ночь, скажи мне? Ты почему не спишь, Петра? Отдыхай, Петра.
И ешь. Мне нужно все больше, ты должна осознавать это. Тебе становится тяжело? Вот и остановись, прекрати летать и прыгать, тебя же тошнит. Тошнит мной. Так дальше продолжаться не может. Ты должна прекратить это.
Перестань трястись, Петра. Куда тебя опять черт понес, почему все кричат, зачем этот страшный рёв снаружи, почему эта штука наверху так стучит и дергается.
Почему ты кричишь. Замолчи, я сейчас оглохну. Бам. Как больно. Тебе разве не больно, Петра? Зачем ты так поступаешь со мной? Петра, эта штука замолчала и перестала дергаться. Да, вон та, от которой было так тепло. Наконец-то ты перестала прыгать и дергаться. Но мне холодно. Как стало вдруг тоскливо. Что случилось? Холодно же, двигайся, Петра, заставь эту штуку снова работать, снова качать ко мне тепло.
И тихо снаружи. И холодно, все холоднее. Я начинаю беспокоиться. И хочется кричать и плакать. Не понимаю, почему так грустно. Нечем кричать и плакать, я даже ничего не вижу. Сколько мы тут с тобой уже коченеем?
О, Петра, кто это нас трогает? Он меня хочет потрогать? Чуточка тепла, только совсем не добавляет радости. Это он гладит наш живот? Тот самый? Почему он молчит, я бы точно узнал его. Подожди, не уходи, не бросай нас. Я же твой тоже, да? Твой ведь? Так спаси же меня? Видишь, нам плохо. Мне и Петре. Неужели ушел. Как подло.
Но нам уже все равно, да, Петра?
Как обидно.
Массовый падеж людей
PG-13, ангст, AU
читать дальшеХанджи Зоэ не спала уже несколько суток подряд. Никак не удавалось даже на секундочку прилечь вот тут, в операционной, на узкую и жесткую кушетку.
Но последнего раненого сняли со стола уже больше часа назад, а Зоэ все сидела перед окном на низкой табуретке, держа перед собой руки в окровавленных перчатках. Она, казалось, совсем не мигала. Глаза ее были широко раскрыты, узкие ручейки полопавшихся от напряжения капилляров прорезали белки. Она сидела и разглядывала рассвет за окном. За тот час едва заметные розоватые разводы на небе превратились в ярко-оранжевое зарево, которое отражалось в линзах толстых ее очков вместе с деревьями, облаками.
- Тяжелая война, - приговаривала она вполголоса. – Тяжелая война. Тяжелая. Долгая. Страшная. Ни за что больше. Тяжелая война… Тяжелая…
А тихо кругом не было. Было снаружи импровизированного госпиталя очень громко. Бои вдруг за ночь оказались так близко, что стрельба велась чуть ли не под окном. Здание, которое занял госпиталь, был сельским клубом. Высокое здание с двухскатной крышей: предбанник с гардеробом, где теперь стояли лежанки с ранеными, просторный зал для танцев, где теперь стояли лежанки с ранеными, кабинет администрации клуба – теперь операционная.
Даже для штаба было отведено строение скромнее: дом председателя колхоза.
За дверью послышался грохот сапог, возбужденные возгласы, шипение того, кто желал крикунов заткнуть. Дверь в операционную распахнулась как от удара ноги. За спиной Зоэ услышала скрип высокого операционного стола, на который водрузили очередное тело. Тело не орало, не стонало. Судя по всему – пребывало без сознания.
- Доктор! – окрикнули ее.
- Зоэ, - тронул ее за плечо кто-то. По голосу она узнала – это был Ривай.
Ей пришлось обернуться. Бешенымвзглядомона обвела всех присутствующих. Толкущихся в дверях. Лежащего на столе. Дикий взгляд обратился на Ривая.
- Это чего это?..
- Давай, Зоэ, - с нажимом произнес Ривай.
«Волнуется», - заметила Зое. Встала, стащила с рук мерзкие перчатки в чьих-то бурых пятнах, надела новые.
- А ассистировать? Все ушли. Что там? Пуля? От чего пуля? Режьте рукав, режьте, ножницы вот. Что за погань, что за погань, - покачала она головой.
Она потихоньку приходила в себя, ей пришлось оставить столь приятное оцепенение ради того, о чем ее просят.
- Вот и славно, вот и славно. И рана совсем не грязная, и вошло-то аккуратно, а поднимем-ка, посмотрим с обратной стороны – нету! Не вышла! Вынем, вынем, вынем… Крови-то натекло, литров сорок…
Ривай, не обращая внимания на толпу у операционной, закрыл дверь. Сам остался внутри, встал неподалеку, снял гимнастерку, не нашел второго халата, натянул перчатки, стал ждать.
- А у нас наркотики закончились вчера, Ривай, представляешь? Теперь будет как в чуму – один за другим, один за другим. Тащи нам, Ривай, водку. Спирт, водка, ферштейн?
Она намочила ватный тампон спиртом, протерла кожу вокруг входного отверстия пули, протерла инструменты. Взяла скальпель и стала им примериваться, как удачнее начать – как художник, начиная картину.
- А мы раньше ведь, Ривай, ветеринарами были. Ветеринарили, - она закрыла один глаз, залезая в канал щипцами. – Но в коровок и овечек никто не стрелял, Ривай, никто. С людьми оно, конечно, поинтереснее. Им будто бы больнее, они будто бы больше переживают. Они могут не проснуться! И мы будем об этом плакать.
В поддон упала с радостным звоном пулька, хирург приветливо ей улыбнулась. Зоэ взяла проволоку, зажим, вздохнула и стала зашивать, вгоняя конец проволоки в кожу и мясо, вытаскивая конец и снова вгоняя, поддергивала, чтобы сходились края раны.
- Раз уж перчатки напялил, все-таки дай-ка стакан. И налей мне стерильного.
На предплечье легла тугая повязка.
- Мы выживем, мы выживем, - снова заклинило Зоэ. – Выживем, мистер Смит, выживем…
Она взяла у Ривая стакан с водкой, залпом выпила, сморщилась, согнулась пополам, уселась на свою низкую табуретку, выставила перед собой руки в перчатках, перемазанных кровью, и застыла у окна, снова глядя на облака, на небо и на деревья.
- Что же это, Ривай, ко мне больше коровок и овечек не приводят? - горестно спросила она и замолкла.
Мы с Петрой
G, POV, ангст
Стилизация фрагмента произведения Ирвина Уэлша «Дерьмо»
От лица того, кто внутри Петры
читать дальшеЕшь, Петра, ешь, потому что если ешь ты, то ем и я. И я расту внутри тебя, и мне тепло и хорошо. Мне темно, но это ничего. Мне нескучно, я слышу все, что ты говоришь. Все, что тебе говорят.
Ешь, Петра, пей, Петра, нужно есть. Не хочешь ведь, чтобы я умер? Не хочешь? Хочешь?! Нет, не пойдет. Ты уже знаешь, что ты не одна? Знай, теперь ты не одна. Говори теперь не «Я, Петра Рал», а «Мы: Петра Рал и кое-кто внутри меня». Не делай вид, что не замечаешь меня.
Ешь, Петра, и постарайся не выпустить все съеденное обратно. Я чувствую, как по утрам тебя трясет, чувствую, как сжимается твой желудок в спазмах. Мне неудобно, Петра, ты в курсе? Мне неудобно, иногда даже больно. Но внутри тебя так уютно, что я не могу попрекать тебя. Я только хочу, чтобы ты ела достаточно. Для тебя и для меня теперь тоже, потому что я могу умереть.
Я чувствую твое волнение, Петра. Я чувствую твой страх, чувствую разочарование, чувствую все то, что чувствуешь ты. И слезы твои чувствую. Знаю, что ты ночами плачешь, знаю, потому что ты тогда вся сжимаешься, а я изнутри чувствую, мне же неудобно, Петра, подумай обо мне хоть немного.
Кто это? Кто это пришел? Слышал его голос раньше. Это он? Тот самый? Я должен его полюбить? Тебе ведь он нравится, да? У меня такое хорошее настроение, почему-то, когда ты с ним разговариваешь. Видимо, ты так рада, что достается немного радости и мне. Ну, что он говорит? Ничего не понимаю. Говори громче. День сейчас или ночь? День или ночь, скажи мне? Ты почему не спишь, Петра? Отдыхай, Петра.
И ешь. Мне нужно все больше, ты должна осознавать это. Тебе становится тяжело? Вот и остановись, прекрати летать и прыгать, тебя же тошнит. Тошнит мной. Так дальше продолжаться не может. Ты должна прекратить это.
Перестань трястись, Петра. Куда тебя опять черт понес, почему все кричат, зачем этот страшный рёв снаружи, почему эта штука наверху так стучит и дергается.
Почему ты кричишь. Замолчи, я сейчас оглохну. Бам. Как больно. Тебе разве не больно, Петра? Зачем ты так поступаешь со мной? Петра, эта штука замолчала и перестала дергаться. Да, вон та, от которой было так тепло. Наконец-то ты перестала прыгать и дергаться. Но мне холодно. Как стало вдруг тоскливо. Что случилось? Холодно же, двигайся, Петра, заставь эту штуку снова работать, снова качать ко мне тепло.
И тихо снаружи. И холодно, все холоднее. Я начинаю беспокоиться. И хочется кричать и плакать. Не понимаю, почему так грустно. Нечем кричать и плакать, я даже ничего не вижу. Сколько мы тут с тобой уже коченеем?
О, Петра, кто это нас трогает? Он меня хочет потрогать? Чуточка тепла, только совсем не добавляет радости. Это он гладит наш живот? Тот самый? Почему он молчит, я бы точно узнал его. Подожди, не уходи, не бросай нас. Я же твой тоже, да? Твой ведь? Так спаси же меня? Видишь, нам плохо. Мне и Петре. Неужели ушел. Как подло.
Но нам уже все равно, да, Петра?
Как обидно.
Массовый падеж людей
PG-13, ангст, AU
читать дальшеХанджи Зоэ не спала уже несколько суток подряд. Никак не удавалось даже на секундочку прилечь вот тут, в операционной, на узкую и жесткую кушетку.
Но последнего раненого сняли со стола уже больше часа назад, а Зоэ все сидела перед окном на низкой табуретке, держа перед собой руки в окровавленных перчатках. Она, казалось, совсем не мигала. Глаза ее были широко раскрыты, узкие ручейки полопавшихся от напряжения капилляров прорезали белки. Она сидела и разглядывала рассвет за окном. За тот час едва заметные розоватые разводы на небе превратились в ярко-оранжевое зарево, которое отражалось в линзах толстых ее очков вместе с деревьями, облаками.
- Тяжелая война, - приговаривала она вполголоса. – Тяжелая война. Тяжелая. Долгая. Страшная. Ни за что больше. Тяжелая война… Тяжелая…
А тихо кругом не было. Было снаружи импровизированного госпиталя очень громко. Бои вдруг за ночь оказались так близко, что стрельба велась чуть ли не под окном. Здание, которое занял госпиталь, был сельским клубом. Высокое здание с двухскатной крышей: предбанник с гардеробом, где теперь стояли лежанки с ранеными, просторный зал для танцев, где теперь стояли лежанки с ранеными, кабинет администрации клуба – теперь операционная.
Даже для штаба было отведено строение скромнее: дом председателя колхоза.
За дверью послышался грохот сапог, возбужденные возгласы, шипение того, кто желал крикунов заткнуть. Дверь в операционную распахнулась как от удара ноги. За спиной Зоэ услышала скрип высокого операционного стола, на который водрузили очередное тело. Тело не орало, не стонало. Судя по всему – пребывало без сознания.
- Доктор! – окрикнули ее.
- Зоэ, - тронул ее за плечо кто-то. По голосу она узнала – это был Ривай.
Ей пришлось обернуться. Бешенымвзглядомона обвела всех присутствующих. Толкущихся в дверях. Лежащего на столе. Дикий взгляд обратился на Ривая.
- Это чего это?..
- Давай, Зоэ, - с нажимом произнес Ривай.
«Волнуется», - заметила Зое. Встала, стащила с рук мерзкие перчатки в чьих-то бурых пятнах, надела новые.
- А ассистировать? Все ушли. Что там? Пуля? От чего пуля? Режьте рукав, режьте, ножницы вот. Что за погань, что за погань, - покачала она головой.
Она потихоньку приходила в себя, ей пришлось оставить столь приятное оцепенение ради того, о чем ее просят.
- Вот и славно, вот и славно. И рана совсем не грязная, и вошло-то аккуратно, а поднимем-ка, посмотрим с обратной стороны – нету! Не вышла! Вынем, вынем, вынем… Крови-то натекло, литров сорок…
Ривай, не обращая внимания на толпу у операционной, закрыл дверь. Сам остался внутри, встал неподалеку, снял гимнастерку, не нашел второго халата, натянул перчатки, стал ждать.
- А у нас наркотики закончились вчера, Ривай, представляешь? Теперь будет как в чуму – один за другим, один за другим. Тащи нам, Ривай, водку. Спирт, водка, ферштейн?
Она намочила ватный тампон спиртом, протерла кожу вокруг входного отверстия пули, протерла инструменты. Взяла скальпель и стала им примериваться, как удачнее начать – как художник, начиная картину.
- А мы раньше ведь, Ривай, ветеринарами были. Ветеринарили, - она закрыла один глаз, залезая в канал щипцами. – Но в коровок и овечек никто не стрелял, Ривай, никто. С людьми оно, конечно, поинтереснее. Им будто бы больнее, они будто бы больше переживают. Они могут не проснуться! И мы будем об этом плакать.
В поддон упала с радостным звоном пулька, хирург приветливо ей улыбнулась. Зоэ взяла проволоку, зажим, вздохнула и стала зашивать, вгоняя конец проволоки в кожу и мясо, вытаскивая конец и снова вгоняя, поддергивала, чтобы сходились края раны.
- Раз уж перчатки напялил, все-таки дай-ка стакан. И налей мне стерильного.
На предплечье легла тугая повязка.
- Мы выживем, мы выживем, - снова заклинило Зоэ. – Выживем, мистер Смит, выживем…
Она взяла у Ривая стакан с водкой, залпом выпила, сморщилась, согнулась пополам, уселась на свою низкую табуретку, выставила перед собой руки в перчатках, перемазанных кровью, и застыла у окна, снова глядя на облака, на небо и на деревья.
- Что же это, Ривай, ко мне больше коровок и овечек не приводят? - горестно спросила она и замолкла.
@темы: ТАТАКАЭ, Фанфикшн Шингеки